Поиск    2023 год объявлен Годом педагога и наставника          

Таланты народные


Татьяна Викторовна Бернякович.
Живет в г. Купино.
Работает в МБУ «Центральная библиотека».
Лауреат конкурса в номинации «Проза»




Кузнец
Рассказ

      «Кузню» – просторный, обмазанный глиной плетневый сарай, каждую весну «благообразили»: по наряду две-три бабы шпаровали трещины и выбеливали ее мелом. Какое-то время стояла она непривычно, как будто даже стыдливо нарядная, но после двух-трех дождей, казалось с облегчением, обретала прежний вид. Внутри же – не ремонтировали вовсе.
      С пригорка, густо поросшего гусиной лапкой, смотрела кузница разверстыми воротами на дорогу и песчаную отмель ручья. Спину ее, выпирающую от старости дугой, надежно подпирали вольготно раскинувшиеся заросли вишен и слив, украдкой выползшие из границ садов и буйствующие теперь на воле.
      С полыхающим горном, змеино-шипящей бочкой, надсадно дышащими мехами и лешеватого вида кузнецом – дедом Боженом, постороннему она могла показаться преисподней. Но это было любимое место хатушенцев мужеского полу.
      Бревна, зачем-то лежащие у стены кузницы уже много лет, были не просто ошкурены, но уже отполированы задами мужиков, приходящих сюда по делу и без дела.
      Покосившиеся двустворчатые ворота кузни никогда не запирались, так просела перемычка, и врос в дернину порог. Божен, заканчивая работу, просто притворял воротины, да накидывал клямку на вбитую вместо ручки скобу.
      В пятидесятые годы Божену лет уже было не мало. Он видел и первую мировую, и гражданскую, и Отечественную. Уходил, воевал, возвращался, как заговоренный, невредимым, сдавал военную одежу и награды Нюше в сундук… и снова молча становился к своей наковальне. Вроде никуда и не отлучался, так, по крайней мере, казалось не одному поколению хатушенцев.
Был Божен богатырем, по-другому не скажешь. Роста, правда, среднего, но плечист, кряжист, как на век поставлен на земле. Чуть согнутые в локтях, мощные и в старости, перевитые венами и буграми сухих мышц руки, увенчанные широкими, короткопалыми ладонями, имели вид огромных клешней.
      «У такий-та руки попадать опаско, – глядя на Божена, приговаривали мужики, – и жалеючи сожмет – не выдохнешь!»
Полуседая волнистая борода окаймляла высокоскулое лицо Кузнеца и пряталась на груди, уходя под нагрудник жженого-пережженого кожана-фартука. Так он «хоронил» ее, чтобы «не искушать богатым добычем» огонь. Пламя горна бликами играло на его покойном лице, придавая всему его облику величие и некую таинственность.
      Божен от природы был немногословен, но умел слушать, и деревенские говоруны приходили в кузню «побалакать». Правда, ненадолго. Кузнец тут же молча совал им в руки клещи с сыплющей малиновыми искрами железкой в зубах. А крутясь у наковальни и перекрикивая стук молота, много не набалакаешь. При поковке обычных поделок был Божен и молотобойцем и подмастерьем одновременно.
      — Гк! Гк! Гк! – на носовом выдохе, с закрытым ртом и сжатыми зубами, не хлопоча лицом, не поведя бровью, чуть отклоняясь корпусом назад, он легко вскидывал молот одной правой рукой и веселым звоном обрушивал его на наковальню.
      — Залюбуисси! – восхищенно вздыхали мужики.
      Звон наковальни с раннего утра благовестом разлетался над дворами и садами, летел над ручьем, уносился за деревню, поднимаясь куда-то к небу, как будто оповещал всех: просыпайтесь, добрые люди, новый день пришел, радуйтесь ему! Голос кузницы – это и был голос Хатуши той поры. Звенит наковальня – живет деревня…
      Вроде как в противовес серьезной, строгой внешности Божен был так добр, что и разу не прикрикнул на ребятишек, как бы они не мешали, бесперечь путаясь под ногами, не обидел недобрым словом ни одного человека в деревне.
      А вилась в кузнице соседская ребятня все лето. Был здесь один привлекательный предмет – меха горна. Понимая, что кузня не подходящее место для ребятишек, а избавиться от этой детской напасти с его характером невозможно, привязал Кузнец длинную веревку к мехам и продел ее через блочок в стропиле. Теперь мальчишки могли раздувать меха с расстояния, это было своего рода дистанционное управление. Как только они появлялись на пороге, Божен мягчал лицом, снимал петельку «привода» с гвоздя и протягивал ребятишкам:
      — Ну, хто первый? – глухим басом, как в бочку, гудел он.
      А потом, пока им не надоест однообразная работа, произносил время от времени, руководя: «Ну, будя», «Ну, дюжее» или «Во, молодцом!»
      Ребятишек Божен любил, но внуков у него не было очень долго. Его Нюша родила ему только одного ребенка, что в деревне уже считалось не совсем нормальным. Но и этот единственный ребенок – Нюрочка-Котик была так нехороша собой, что стала родительской печалью. Кличку Котик – никто не придумывал, так ласково называли Нюрочку сами родители, так повелось и на деревне.
      Сложена Котик была нормально, но ее простоватое лицо украшали безобразно крупные губы, которые, тем не менее, не прикрывали выпирающие вперед зубы. Никто не знал, за что такое наказание девке и родителям. Сам Божен даже в возрасте был замечательной наружности. Нюша же в молодости, говорят, тоже была «дюже рахмана», а Нюрочка.., вот так.
По внешнему виду заезжие иногда принимали Котика за местную дурочку, какие испокон веков бедуют почти в каждой деревне России. Но за печально обманчивой внешностью Нюрочки жил трезвый житейский ум, устойчивые представления о совести и просто ангельская доброта.
      Котику давно бы быть замужем, рожать детей, охотников же соединить с ней судьбу не находилось. Ни Нюша, ни, тем более, Божен, воспитанные в строгих деревенских правилах, не могли намекнуть дочери, что есть способ завести ребеночка и без мужа. Об этом к тридцати пяти годам Нюрочка как-то догадалась сама. Рыжий «байстрюк» Сережка стал маленьким счастьем Божена и Нюши. Хотя все знали, кто отец Сережки, хатушенцы были уверены, что Господь послал сыночка Нюрочке-Котику на утоление всех ее печалей и горестей жизни. Но это другой рассказ…

* * *

      Ковать лошадей вели в Хатушу со всей округи. Может отчасти и ради того, чтобы полюбоваться работой настоящего кузнеца. Божен, не дергая и не пугая лошадь, не суматоша хозяина, не суетясь, ковал, как песню пел – легко, красиво, с явным удовольствием.
      Вот лошадь подвели к кузнице и привязали к коновязи у воротины. Хозяин заходит «у кузню», «рукается» с Боженом за поданное запястье правой руки, присаживается тут же, у порога, на ракитовый кряжик и достает кисет. Божен неторопливо обтирает ладони клоком пакли, присаживается рядом. Мужики молча сворачивают «цигарки», закуривают, и только тогда начинается «разговор»:
      — Каво?
      — Ды, Гнядога.
      — Усе?
      — Ну.
      Докуривают, Божен неспеша встает, что-то складывает в ящик, подает его хозяину лошади:
      — Няси.
      Затем выходит сам. Обходит прядающее ушами, нервничающее животное вокруг, запускает пятерню в гриву, встряхивает пучок волоса в кулаке, легонько похлопывает по холке, и вдруг мягко проводит сверху вниз ладонью по храпу лошади, при этом бурчит себе:
      — Ну-ну, гм, ды вот тах-та во…– и начинает подбирать из ящичка нужные ему предметы, время от времени поглядывая на уже смирно стоящую лошадь.
      Лошадь при ковке никто не держит. Божен плотно зажимает губами гвоздики, цепляет за поясок кожана подковы, и со словами «ну, што жа…» спокойно, по-хозяйски захватывает ногу животного, пристраивая ее на свое выставленное вперед колено.
      Ребятишки всего края, увидев у коновязи лошадей, сбегались смотреть на Божена. А любимой их игрой была игра «у кузницу». Сцену «ковки лошади» исполняли они просто артистически. Причем Боженом и даже Лошадью хотели быть все, а на роль Хозяина назначали практически силком, «за взятку» типа «апосля и ты побудешь Боженом».

* * *

      В начале шестидесятых годов появился в Петровском – центральной усадьбе колхоза — сварщик. Божен не поленился сходить на табор (полевой стан) и посмотреть, что это за диво – сварка током. Вернулся к полудню, утомленный, задумчивый. Молча присел на бревна к ожидавшим его мужикам. На расспросы о его «йикскурсии», Кузнец вдруг неожиданно для всех выговорил целую речь, непривычно длинную для него:
      — Ну, што жа, жизнь, она идет. Я был нужен усем, уж не помню, сколь годов. А потому дуже переживал, штоп не помереть ране положенного, не осиротить дело. А теперь – слава Богу, дождался замены. Тот-то малый ловко от своей тарахтелки железо варить… жизнь, они идеть…
      Он молча встал, кивнул головой мужикам и пошел к своему двору, стоящему неподалеку от кузницы. В этот день Божен больше не работал.
      Да и работы у Божена теперь сильно поубавилось. Однако кузницу колхоз не закрывал, находились поковки, подвластные только его умным рукам, и не хотели, видно, лишать мастера его дела. Но времени свободного у кузнеца появилось много. Часто теперь можно было видеть его сидящим на солнышке, задумчиво оглаживающим бороду. О чем он думал? Никто теперь не скажет…
      Мужики по-прежнему приходили на те же бревна побалакать, а кузнец так же молча слушал их. Чувствуя, что он болезненно переживает свое вынужденное полуделье, они неумело подбадривали Божена, не совсем искренне выражая радость, что наконец-то, человек может передохнуть от своего тяжкого труда. Божен улыбался, слушая эту трескотню.

* * *

      Тихим и ласковым июньским утром уже обвыкшее стадо медленно проходило по росистому взгорку мимо кузницы. Шурок – пастух, видя дым из трубы, но, не слыша привычного звона, завернул к Божену прикурить… Да чего там, и приглядеть: что-то запаздывает он нынче со своим благовестом, тревожно как-то…
      Божен сидел на пороге, привалившись спиной к теплому от старости столбу. У ног его лежал молот. Правая рука покоилась на бороде, выпущенной из плена кожана, а в левой, опущенной вниз, упираясь в землю еще дымящей заготовкой, крепко зажаты клещи…
      Глаза кузнеца в последний раз глядели вдаль: на луг, на ручей, на ракиты, охраняющие покой тихих вод, на ясное солнце, видно не успел он доделать начатую работу. А может, решил: все, что мог, все, что было ему положено, сделал он на этой земле.


Елена Анатольевна Халикова.
Живет в с. Лебедево Тогучинского района.






«Обручальное крылечко»
Рассказ

      Закончила гуманитарный факультет НГУ, получив после завершения учебы диплом филолога. Работала преподавателем в профессионально-техническом училище, заместителем декана гуманитарного факультета НЭТИ, гидом-переводчиком отделения Интурист, культорганизатором в Доме детского творчества. В настоящее время Е. А. Халикова – директор Лебедевского КДЦ. Любит петь, играет на клавишных инструментах в ансамбле, вышивает, но, главное – пишет. Елена Анатольевна лауреат 2006 года поэтического фестиваля «Область моя – всех народов семья». В 2010 году Елене Анатольевне присвоена квалификация «Мастер поэтического слова». В 2011 году была признана победителем межрегионального поэтического фестиваля «Тареевские чтения» в номинации «Любовная лирика».

      Очень хочется, чтобы эта скромная лирическая зарисовка нашла своего читателя. Возможно, желание несколько самонадеянно: кому, в общем-то, кроме тебя самого, интересны рассказы о твоем детстве? Но ведь писали на эту тему классики: Бунин, Аксаков, Толстой, Горький… Опять же, нескромно получается, вроде бы, сравниваешь себя с великими. И все же стремишься, ох, как стремишься вернуться в памяти к давно прошедшему времени, с которого начался ответ твоей собственной судьбы на этой земле. За давностью лет оно, это время, кажется добрым, светлым, чуть ли не волшебным. Я верю – именно таким оно и было.
      Милые шестидесятые! Мне повезло. Я родилась, когда страна уже оправилась от тяжести военных лет и начала расти, строить, писать стихи, сохраняя, однако, ещё многочисленные приметы прошлого. Оттепель… Мне это слово особенно близко, я ведь родилась весной, в марте!
      Воспоминания детства начинаются с ощущения, осознания места своего бытия, своего города. Каким он виделся мне на стыке пятого и шестого десятилетия XX века? Конечно, не в те годы, а уже намного позже, в зрелости, когда начнет мучить ностальгия, из души выльются строки:

Патриархальный, деревянный,
Новосибирск тех дальних лет,
Мой недоступный и желанный,
Увы, тебя давно уж нет!
И больше нет того крылечка
И нету этого окна,
Крылечком этим, как колечком,
С минувшим я обручена…

      Сейчас понимаю: не таким уж он был и патриархальным: развивающаяся индустрия стремительно вытеснила все старинное, старое, о коем сейчас так сладко-мучительно тоскуется мне. Впрочем, тогда мало кто грустил о «деревянном» прошлом. Люди радовались, переезжая в новые дома с удобствами, пусть это были те самые пресловутые «хрущобы», но в них не надо было топить печку и носить из колонки воду. Я же, даже будучи ребенком, тянулась всем сердцем к тому, что город оставил мне в наследство из своего прошлого.
      В раннем детстве я подолгу жила у своей бабушки по отцовской линии, Клавдии Филлиповны Лапиной. Дом, в котором мы обитали, находился почти в самом начале улицы Щетинкина, недалеко от железной дороги. Собственно говоря, это была квартира в общежитии для работников связи, с отдельным входом с торца здания, который украшал красивый резной навес над крылечком. Вокруг, в основном, располагались одноэтажные и двухэтажные дома, возле которых были и цветники, и огороды, и заросли сирени с черемухой – в то время такие улицы еще не были редкостью в самом центре города, и как же спокойно и уютно было на них жить!
      Бабушка моя семнадцатилетней девушкой пришла на центральный телеграф, да так и провела там всю свою трудовую жизнь. Рано овдовев, всю себя отдавала работе: надо было поднимать сына, моего отца. До выхода на пенсию своего жилья не имела: руководство телеграфа снимало ей по мере надобности жилье в домах частного сектора. Представляю, как радовалась она, получив наконец 16-ти метровую комнату на первом этаже нового трехэтажного каменного дома, с водопроводом и канализацией. Обставлена эта комната была более чем скромно: шифоньер, железная кровать с панцирной сеткой, этажерка, кушетка, стол да несколько стульев. На потолке, конечно же, красовался большой оранжевый абажур. Побеленные известью стены украшали пластмассовые декоративные тарелочки с изображением цветов и пейзажей. Было радио – моя бабушка имела активную жизненную позицию и следила за всем, что происходило в стране. Двор наш был обнесен добротным забором с высокими воротами, и в нем находился ещё один каменный двухэтажный дом – тоже для служащих телеграфа. Как сейчас помню, в нем жил мальчик лет семи, Валера (мне, трехлетней, он казался очень взрослым), чья мама работала на шоколадной фабрике и часто угощала конфетами в красивых обертках – фантиках. Многие девочки собирали те фантики, а потом делали «секретики»: укладывали красивую бумажку в выкопанную ямку, сверху располагали стекло и все это присыпали землей, время от времени сдвигая рыхлую почву и рассматривая свое сокровище через стеклышко, конечно же, показывая его и своим подружкам. Чем красивей была картинка, тем больше был девчачий восторг.
      Обладательницам особо красивых фантиков завидовали, и «секретик» мог быть похищен в любой момент теми, кто был не чист на руку. Но мальчика Валеру я помню отнюдь не из-за конфет его мамы. Он волновал мое воображение, казался добрым, умным, красивым и часто, гуляя с бабушкой, я просила её выдумать и рассказать мне разные истории о том, как я прихожу ему на помощь в каких-либо трудных жизненных ситуациях, например, спасаю во время пожара или что-нибудь подобное. Гуляли мы много и подолгу. Поднимаясь вверх по Щетинкина, проходили мимо и ныне расположенной там автошколы и шли по направлению к Красному проспекту. Там, в здании бывшего Торгового корпуса, построенного ещё в дореволюционное время по проекту знаменитого Крячкова, находился «Детский мир», и мы никогда не уходили оттуда с пустыми руками. Какой-нибудь пластмассовый пупсик или резиновая лисичка становились моим достоянием. Впрочем, больше я любила играть всякими палочками и камушками, а весной пускать по ручейкам щепки-кораблики. Ещё у меня был железный грузовик с кузовом, в котором я возила свои игрушки. В Первомайском сквере, через который мы проходили по пути к моему любимому магазину, росли клены с искривленными стволами, бабушка называла их «танцующими». Их потом вырубили, заменив молодыми деревцами различных пород.
      Моя бабушка совсем не умела и не любила готовить, поэтому мы часто ходили в диетический магазин полуфабрикатов на улице Советской. Сейчас там находится пиццерия, однако, если приглядеться, можно разглядеть на фасаде здания слово «Диетический». Железные буквы выцвели, заржавели, но, боже, как они милы взору!
      Почему-то особенно отчетливо помню себя в детстве зимой. По заснеженным улицам «тихого центра» мы с бабушкой возвращаемся домой, в нашу уютную, теплую комнатку. Она везет меня на санках. Неторопливо падает снег, поблескивая в свете фонарей. Помню притихшие вечерние улицы, огоньки в домах. Я вглядываюсь в них, и этот чужой заоконный мир кажется мне сказочным и волшебным. Помню себя в весеннее время. Огромные сосульки на здании автошколы, ручейки в нашем дворе, радость от света, тепла, безмятежности и беззаботности. Игра с девочками-ровесницами в «дом», приготовление «обедов» в детской посудке из семян сухих трав, листьев одуванчиков. Солнечный, сияющий майский день. Мы с моим отцом, приехавшим навестить меня (он — военный врач — служил в то время в другом городе), проходим в колонне по Красному проспекту, у меня в руках тополиные веточки с распустившимися листочками, украшенные цветами из гофрированной бумаги. Мне радостно в шумной, ликующей толпе, но где-то в районе улицы Октябрьской мы выходим из колонны и идем домой. Забавно, но мне кажется, что за это нас должна задержать милиция, и очень боюсь. Отец ласково успокаивает меня – добрый, надежный, я чувствую себя уверенно под его защитой. Вспоминаю наш дворик и в начале лета. На большой клумбе перед окнами общежития девушки-связистки высаживают цветочную рассаду – петунии, львиный зев, резеду, настурцию. Бабушка называет мне каждый цветок, от неё же я узнаю названия многих полевых и лесных трав, когда выезжаю летом на дачу…
      Хотя я написала уже довольно много, память услужливо извлекает из небытия на свет божий все новые и новые эпизоды этого бесценного для меня времени. Впрочем, вряд ли стоит и дальше испытывать терпение читателя. Тем более, что ударилась я в свои воспоминания вовсе не для того, чтобы загрузить его сознание всеми этими, пусть даже очень милыми для меня, частностями. Посредством их, таким вот своеобразным образом, мне захотелось поделиться переполняющей мое сердце любовью…
      Мой родной край. Мой город. Улицы, на которых в старых деревянных домах жили простые, обычные люди. Жили самой обыкновенной будничной жизнью со своими скромными радостями и весельем в дни общепринятых советских праздников. И далеки, ох, как далеки были от поэтизации своей жизни. Это я её опоэтизировала и любуюсь ею из сегодняшнего далека.
Любуюсь, лелея свои воспоминания. Ими я поделилась с вами. Спасибо, что прочли, постарались понять.
      Кстати, моего «обручального крылечка» уже нет на свете. Само же здание бабушкиного общежития осталось – обшитое в сайдинг, бездушное, холодное, глядящее равнодушными глазницами пластиковых окон…

      Очень хочется, чтобы эта скромная лирическая зарисовка нашла своего читателя. Возможно, желание несколько самонадеянно: кому, в общем-то, кроме тебя самого, интересны рассказы о твоем детстве? Но ведь писали на эту тему классики: Бунин, Аксаков, Толстой, Горький… Опять же, нескромно получается, вроде бы, сравниваешь себя с великими. И все же стремишься, ох, как стремишься вернуться в памяти к давно прошедшему времени, с которого начался ответ твоей собственной судьбы на этой земле. За давностью лет оно, это время, кажется добрым, светлым, чуть ли не волшебным. Я верю – именно таким оно и было.
      Милые шестидесятые! Мне повезло. Я родилась, когда страна уже оправилась от тяжести военных лет и начала расти, строить, писать стихи, сохраняя, однако, ещё многочисленные приметы прошлого. Оттепель… Мне это слово особенно близко, я ведь родилась весной, в марте!
      Воспоминания детства начинаются с ощущения, осознания места своего бытия, своего города. Каким он виделся мне на стыке пятого и шестого десятилетия XX века? Конечно, не в те годы, а уже намного позже, в зрелости, когда начнет мучить ностальгия, из души выльются строки:

Патриархальный, деревянный,
Новосибирск тех дальних лет,
Мой недоступный и желанный,
Увы, тебя давно уж нет!
И больше нет того крылечка
И нету этого окна,
Крылечком этим, как колечком,
С минувшим я обручена…

      Сейчас понимаю: не таким уж он был и патриархальным: развивающаяся индустрия стремительно вытеснила все старинное, старое, о коем сейчас так сладко-мучительно тоскуется мне. Впрочем, тогда мало кто грустил о «деревянном» прошлом. Люди радовались, переезжая в новые дома с удобствами, пусть это были те самые пресловутые «хрущобы», но в них не надо было топить печку и носить из колонки воду. Я же, даже будучи ребенком, тянулась всем сердцем к тому, что город оставил мне в наследство из своего прошлого.
      В раннем детстве я подолгу жила у своей бабушки по отцовской линии, Клавдии Филлиповны Лапиной. Дом, в котором мы обитали, находился почти в самом начале улицы Щетинкина, недалеко от железной дороги. Собственно говоря, это была квартира в общежитии для работников связи, с отдельным входом с торца здания, который украшал красивый резной навес над крылечком. Вокруг, в основном, располагались одноэтажные и двухэтажные дома, возле которых были и цветники, и огороды, и заросли сирени с черемухой – в то время такие улицы еще не были редкостью в самом центре города, и как же спокойно и уютно было на них жить!
      Бабушка моя семнадцатилетней девушкой пришла на центральный телеграф, да так и провела там всю свою трудовую жизнь. Рано овдовев, всю себя отдавала работе: надо было поднимать сына, моего отца. До выхода на пенсию своего жилья не имела: руководство телеграфа снимало ей по мере надобности жилье в домах частного сектора. Представляю, как радовалась она, получив наконец 16-ти метровую комнату на первом этаже нового трехэтажного каменного дома, с водопроводом и канализацией. Обставлена эта комната была более чем скромно: шифоньер, железная кровать с панцирной сеткой, этажерка, кушетка, стол да несколько стульев. На потолке, конечно же, красовался большой оранжевый абажур. Побеленные известью стены украшали пластмассовые декоративные тарелочки с изображением цветов и пейзажей. Было радио – моя бабушка имела активную жизненную позицию и следила за всем, что происходило в стране. Двор наш был обнесен добротным забором с высокими воротами, и в нем находился ещё один каменный двухэтажный дом – тоже для служащих телеграфа. Как сейчас помню, в нем жил мальчик лет семи, Валера (мне, трехлетней, он казался очень взрослым), чья мама работала на шоколадной фабрике и часто угощала конфетами в красивых обертках – фантиках. Многие девочки собирали те фантики, а потом делали «секретики»: укладывали красивую бумажку в выкопанную ямку, сверху располагали стекло и все это присыпали землей, время от времени сдвигая рыхлую почву и рассматривая свое сокровище через стеклышко, конечно же, показывая его и своим подружкам. Чем красивей была картинка, тем больше был девчачий восторг.
      Обладательницам особо красивых фантиков завидовали, и «секретик» мог быть похищен в любой момент теми, кто был не чист на руку. Но мальчика Валеру я помню отнюдь не из-за конфет его мамы. Он волновал мое воображение, казался добрым, умным, красивым и часто, гуляя с бабушкой, я просила её выдумать и рассказать мне разные истории о том, как я прихожу ему на помощь в каких-либо трудных жизненных ситуациях, например, спасаю во время пожара или что-нибудь подобное. Гуляли мы много и подолгу. Поднимаясь вверх по Щетинкина, проходили мимо и ныне расположенной там автошколы и шли по направлению к Красному проспекту. Там, в здании бывшего Торгового корпуса, построенного ещё в дореволюционное время по проекту знаменитого Крячкова, находился «Детский мир», и мы никогда не уходили оттуда с пустыми руками. Какой-нибудь пластмассовый пупсик или резиновая лисичка становились моим достоянием. Впрочем, больше я любила играть всякими палочками и камушками, а весной пускать по ручейкам щепки-кораблики. Ещё у меня был железный грузовик с кузовом, в котором я возила свои игрушки. В Первомайском сквере, через который мы проходили по пути к моему любимому магазину, росли клены с искривленными стволами, бабушка называла их «танцующими». Их потом вырубили, заменив молодыми деревцами различных пород.
      Моя бабушка совсем не умела и не любила готовить, поэтому мы часто ходили в диетический магазин полуфабрикатов на улице Советской. Сейчас там находится пиццерия, однако, если приглядеться, можно разглядеть на фасаде здания слово «Диетический». Железные буквы выцвели, заржавели, но, боже, как они милы взору!
      Почему-то особенно отчетливо помню себя в детстве зимой. По заснеженным улицам «тихого центра» мы с бабушкой возвращаемся домой, в нашу уютную, теплую комнатку. Она везет меня на санках. Неторопливо падает снег, поблескивая в свете фонарей. Помню притихшие вечерние улицы, огоньки в домах. Я вглядываюсь в них, и этот чужой заоконный мир кажется мне сказочным и волшебным. Помню себя в весеннее время. Огромные сосульки на здании автошколы, ручейки в нашем дворе, радость от света, тепла, безмятежности и беззаботности. Игра с девочками-ровесницами в «дом», приготовление «обедов» в детской посудке из семян сухих трав, листьев одуванчиков. Солнечный, сияющий майский день. Мы с моим отцом, приехавшим навестить меня (он — военный врач — служил в то время в другом городе), проходим в колонне по Красному проспекту, у меня в руках тополиные веточки с распустившимися листочками, украшенные цветами из гофрированной бумаги. Мне радостно в шумной, ликующей толпе, но где-то в районе улицы Октябрьской мы выходим из колонны и идем домой. Забавно, но мне кажется, что за это нас должна задержать милиция, и очень боюсь. Отец ласково успокаивает меня – добрый, надежный, я чувствую себя уверенно под его защитой. Вспоминаю наш дворик и в начале лета. На большой клумбе перед окнами общежития девушки-связистки высаживают цветочную рассаду – петунии, львиный зев, резеду, настурцию. Бабушка называет мне каждый цветок, от неё же я узнаю названия многих полевых и лесных трав, когда выезжаю летом на дачу…
      Хотя я написала уже довольно много, память услужливо извлекает из небытия на свет божий все новые и новые эпизоды этого бесценного для меня времени. Впрочем, вряд ли стоит и дальше испытывать терпение читателя. Тем более, что ударилась я в свои воспоминания вовсе не для того, чтобы загрузить его сознание всеми этими, пусть даже очень милыми для меня, частностями. Посредством их, таким вот своеобразным образом, мне захотелось поделиться переполняющей мое сердце любовью… 


      Мой родной край. Мой город. Улицы, на которых в старых деревянных домах жили простые, обычные люди. Жили самой обыкновенной будничной жизнью со своими скромными радостями и весельем в дни общепринятых советских праздников. И далеки, ох, как далеки были от поэтизации своей жизни. Это я её опоэтизировала и любуюсь ею из сегодняшнего далека.
Любуюсь, лелея свои воспоминания. Ими я поделилась с вами. Спасибо, что прочли, постарались понять.
      Кстати, моего «обручального крылечка» уже нет на свете. Само же здание бабушкиного общежития осталось – обшитое в сайдинг, бездушное, холодное, глядящее равнодушными глазницами пластиковых окон…


Нина Григорьевна Ангулова.
Живет в с. Убинское.

 

 

 

Рассказ фронтовика

      Участница литературного объединения «Слово» (руководитель А. Ю. Михайлова). Большую часть творчества Нины Григорьевны занимает тема военного лихолетья –рассказы о женщинах-землячках, чьи судьбы изуродовала война, о детях, чье детство пришлось на эти тяжелые годы, о доблестных воинах, не вернувшихся с полей сражений. Светлые и грустные истории не дают забыть о том времени.

      Наше село Спиридоново из сорока дворов располагалось в сорока километраx от районного центра.
      В 1941-м закончилась срочная служба, и, демобилизовавшись, я с радостью вернулся на свою малую родину. А уж здесь, как водится, вечёрки, пляски. Здесь и познакомился с восемнадцатилетней дояркой Ксюшей. Когда уходил в армию, она была подростком. Повзрослела, стала настоящей русской красавицей: голубоглазая, с роскошной косой. Конечно, стал ухаживать, она не прогоняла. А потом и вовсе дала согласие выйти замуж.
      22 июня в доме невесты собрались сваты. Назначили день свадьбы. Мы счастливы, родственники веселы, гуляют, песни поют. А тут, как гром среди ясного неба – ВОЙНА.
      Сватовство из праздника превратилось в траур. Женщины заголосили, мужики поникли, а мы с Ксюшей стоим, друг на друга растерянно смотрим. Всем велели собраться у конторы.
      Приехавший из райцентра офицер объявил список призывников, состоящий из семнадцати человек. Я оказался в их числе. За мужчинами, которые были на покосе, на лошадях отправили посыльных. Чтобы собраться на фронт, времени дали два часа.
До околицы нас провожали с гармошкой всем селом. И вот ведь как получается, эта же гармошка час назад играла на повороте моей судьбы – на сватовстве, но повернула-то совсем в другую сторону. Эх, проклятая гармошка…
      Прощание было душераздирающим. Ксюша плакала. Я просил её улыбнуться, говорил, что скоро вернусь, хотя, признаться, сам верил в это с трудом. Её улыбка на заплаканном лице ещё долго снилась мне ночами.
      Уже далеко отъехала наша повозка, а провожающие всё стояли у дороги. До нас ещё долго доносились крики и плачь. Осталась моя Ксюшенька засватанной невестой. Так и пристало к ней прозвище «невеста» на всю жизнь.
      Приеxали. Не успели сойти с поезда, тут же в бой. Наступали, отступали. В белорусских болотаx попали в окружение. Немцы по громкоговорителю предлагали сдаться, гарантировали жизнь. С нами был капитан. Толковый такой мужик. Он и говорит:
      – Лично я сдаваться в плен не намерен. Решайтесь. Тем, кто пойдёт к врагу, в спину стрелять не стану. Смелым предлагаю попробовать прорваться. Кто со мной?
      За ним пошли все. Уж лучше смерть, чем плен.
      – Проверьте, сколько у кого осталось патронов и гранат, приготовьтесь к бою… ВПЕРЁД!
      Из тридцати солдат нас осталось только шестеро. Блуждали весь день по болотам, наткнулись на стог сена. Здесь решили отдохнуть и согреться. Ночью я предложил товарищам пробраться к лесу, который виднелся вдали, потому что немцы периодически обстреливали болота и выпускали осветительные ракеты. Но все очень устали и не слушали меня, говорили, что в лесу могут быть враги, что нужно осмотреться днём, хотя все понимали, что нас ищут.
      Тогда я решил добираться к лесу один. Плотнее прижался к земле, стараясь не обращать внимания на разрывы снарядов, а они то и дело грохотали, напоминая об опасности. Но твёрдо для себя решил: будь что будет, и загадал, что если доживу до рассвета – войну переживу.
      Боже, как я мечтал дожить до рассвета. Эта осенняя ночь была самой бесконечной в моей жизни. Перед рассветом увидел лес. Из оружия при себе: винтовка, четыре патрона и одна граната. Но раз уж пережил ночь, живым врагу не сдамся. На окраине немцев не встретил. Немного передохнув, углубился в лес. Там затаился в воронке, заваленной вырванными с корнями деревьями.
      С наступлением рассвета немцы усилили обстрел болота и леса. Снаряды рвались со всех сторон, надежды выжить оставалось всё меньше и меньше. И тут внезапно всё прекратилось, стало тихо. Как я был благодарен Богу…
      Теперь нужно пробираться к своим, сообщить товарищам, что в лесу никого нет. Каков был ужас, когда выйдя на опушку, я увидел, что стога, в которых прятались мои сослуживцы, сгорели дотла. Я понял, что остался один. В оцепенении шёл по лесу, сам, правда, не понимал куда.
      Уже вечерело, когда я разглядел на пути поселение из нескольких избенок, упал на землю. Подполз ближе. Долго наблюдал, немцев не было. Дождавшись темноты, выбрал самый плохонький домик и постучал в окно. Вышла женщина и впустила позднего гостя. В избе было ещё четверо детей и старушка. Накормили, чем могли, переодели в крестьянскую одежду, спрятали в подполье, а детям строго-настрого наказали никому обо мне не говорить. Так прожил я в этой семье две недели. Днём сидел в подполье, ночью помогал по хозяйству. 


      А потом произошел такой случай. Вылез я из своего укрытия днём, ботинки детские починить. Ребёнка попросили следить за дорогой, и в случае опасности сообщить нам, а тот заигрался и не заметил, как к дому направился полицай. У меня не оставалось другого выбора, кроме как забраться внутрь русской печи, а хозяйка прикрыла меня заслонкой.
     Полицай прошёл по избе, спросил, не видела ли женщина где-нибудь солдат или партизан. Та ответила, что всё в деревне тихо, никто не появлялся. Тогда немецкий «скотина» напомнил слова приказа, который дали всем русским, проживающим в деревне. Им строго запрещено скрывать своих солдат и партизан, за такое нарушение следовал расстрел всей семьи. Эх, как я ненавидел этого полицая, но только сжимал кулаки от безысходности.
      После этого случая меня свели с партизанами. Во время срочной службы я был сапёром, это пригодилось как нельзя кстати. Стал учить партизан подрывному делу, зачастую сам ходил на задание. Жизнь партизан тяжёлая, она часто висит на волоске. Наш отряд состоял из солдат, вышедших из окружения, и коренных жителей, отлично ориентировавшихся на местности.
      Связи с родными не было очень долго. Сообщить о том, что живы, мы смогли, когда присоединились к действующей армии. Служил я ещё долго, дважды был ранен. А демобилизовался лишь в 1947 году.
      Вернулся в родное село. О встрече с Ксюшенькой не могу даже говорить, ком к горлу подкатывает. Она обняла меня за шею и больше не отпустила. Так и принёс её на рукаx к родителям.
      Свадьбу играть не стали, просто зарегистрировались в сельсовете. А вот когда родился первенец, мы и свадьбу отгуляли, и зубок. Спустя годы мы с женой ездили в Белоруссию, к людям, спасшим мне жизнь. Потом они к нам приезжали. Вот сейчас сижу и не верю, что всё это было со мной, какой ад пережил…
      Любовь к Родине, к невесте, родным помогала выжить, давала силы и надежду на будущее.


Галина Александровна Антошина.
Живет в с. Убинское.

 

 

 

Хмуриться не надо
Очерк

      Участница литературного объединения «Слово» (руководитель А. Ю. Михайлова). Много лет проработала в сфере образования и сейчас преподает литературу в Убинской вечерней школе. Толчком к созданию того или иного сюжета у Галины Александровны часто становятся реальные истории, случаи или ситуации из жизни.

      Если ты, мой читатель, заблудился в поисках выхода из сложной ситуации, а жизнь тебе не мила, не пожалей времени и денег на дорогу в Кожурлу. Уверена, побываешь в семье Хмельковых – перестанешь печалиться.
Если доволен всем, и ничто тебя не тревожит, тем более прочти о семье Хмельковых. Может быть, иначе посмотришь на свою и чужую жизнь.
      Хмельковы – не гадалы, не колдуны. Не экстрасенсы и народные лекари. Так кто они? Всему своё время, читатель.
Узнал ли ты в названии рассказа слова песни? Когда Анатолий Анатольевич и Валентина Дмитриевна сидят за праздничным столом, часто начинают свою любимую «Ладу». Дети подхватывают. Даже два внука и две внучки знают: для бабушки и дедушки это не просто слова песни. «Хмуриться не надо» – правило жизни этих двоих людей.
      Хмурыми Хмельковых вряд ли увидишь. Совсем не потому, что они из беззаботных или развесёлых людей. Просто оба с детства поняли: уныние – не помощник в их трудной жизни, которая всё-таки прекрасна.

      Что значит случай
      Валентина Черничкина родом из Карачей Чановского района, Анатолий – кожурлинских корней. Родились они обычными детьми. Отметины судьбы Валентина получила на второй год жизни, Анатолий – на десятом.
Бабушка Валюшки владела секретом класть царицу деревенского дома – печь. Она и подвела мастерицу. Усадила бабушка внучку на печь, девчушка и упади.
      Что плеть болтается ручонка. Одна, другая операция, но… С той отметиной и живёт до сих пор Валентина.
Черничкины – люди талантливые. Валентина не могла держать аккордеон, баян, как мать и тётя. Не стала художником, как брат и сестра. Ещё много что не могла, к сожалению. Что значит случай!…
      Замечаю: судьба забирает одно – даёт другое. Валентину она одарила умением не только видеть красоту, но и создавать её. С ранних лет девчушка вязала пушистые шали из известного сибирякам карачинского пуха – за козами ухаживала сама. И дело, и деньги. Сейчас Валентине Дмитриевне под силу связать любое, даже самое сложное изделие, недавно каждому из внуков подарила свитер неповторимой работы.
      Другой талант проявился неожиданно и в зрелые годы. Валентина открылась перед земляками как автор стихов, которые мы читали в «районке». Потом замолчала. Наверное, ещё не время убинцам знать, посещает ли Валентину Дмитриевну Муза. Чувствую, что бывает она в доме Хмельковых.
      С Анатолием произошёл такой случай. Парень ухватился за борт машины: ну-ка прокачусь. Недалеко уехал. Борт хлоп – и есть у мальчишки ноги, и нет их. Обули ноги в протезы. Без двух друзей – костылей парнишка уже не ходок. В коляску сел позже, когда по-хмелёвски мощное и красивое тело Анатолию стало тяжело удерживать на костылях. Через пять лет протезы меняли.           Девять раз брали у Анатолия пункцию.
      Родители Валентины и Анатолия определили главное в отношении к детям: любовь, внимание – да, жалость – нет. С мальства ребятишек готовили к нелёгкой жизни. Деревенская доля и без того трудна, а тут ещё такое горе.
      Обе семьи – работящие. Ребятня помогала старшим по хозяйству, ухаживала за скотиной – опорой крестьянской жизни. С весны до осени Черничкины и Хмельковы кланялись на огородах матушке – земле сибирской, чтоб та ответила хорошим урожаем на людские заботы.
      В деревне мужчина – глава семьи, её опора. Значит, ему многое уметь надо. Анатолий косил, пас, чистил, колол, полол. Валюшка рано стала помощницей у родителей.
      Делу время – потехе час. У девочки – куклы, кино, игры, книжки, а у парнишки – хоккей, рыбалка, охота, техника. Случалось, Анатолий дрался своими крепкими не по годам кулаками. Бывало, лазил в соседние огороды: чужие огурцы зеленей и нежней. Ничто ребячье было не чуждо.
      Детство – оно всё в мечтах и планах. А тут – обрыв. Обидно ребятам. Многое задумывать бесполезно. Вот что значит случай!

      Встретились и не расстались
      Жизненные тропинки Валентины и Анатолия пересеклись в Новосибирском училище для инвалидов и слились в одну дорогу. Оба учились на мастеров пошива верхней одежды. Специальность не нравилась, но выбирать не приходилось.
Черноволосой и чернобровой Валентиной с ладной фигурой нельзя было не любоваться. На ясноглазого Анатолия с мускулистыми мощными плечами и руками, натренированными нагрузкой, засматривалась не одна девушка. Валентина предпочла здоровому парню кожурлинского красавца-колясочника. Они объединились под одной фамилией и одной крышей, сыграли свадьбу.
      В Кожурле молодых приняли в комплексный приёмный пункт. Валентина трудилась по специальности, которую так и не полюбила. Анатолию повезло: переквалифицировался. Встретил мастера-золотые руки Александра Черенкова и стал таким же.
Знают Хмелькова в и нашей, и Кемеровской, Омской, Томской областях. Даже в Казахстане. А всё они, унты. Ты, читатель, знаешь, что это такое. Но те, которые мастерил Анатолий, особой работы. Уважающий себя селянин не представляет зиму без унтов, а убинец – без хмелевок. Земляку в них очень даже уютно. Нога дышит и шагает легко. Надёжно в унтах на зимней рыбалке, охоте. Тепло не только в лютый морозище, но и северный буранище – проверено вахтовщиками. Поэтому и ехали с заказами к Анатолию в Кожурлу отовсюду.

      Если ты, мой читатель, молод, то не помнишь или не знаешь: твои родители, не имея власти или блата, многое в магазинах не могли купить за свои кровные рубли. Сколько сразу «не»! Сапоги, туфли, ботинки тоже были дефицитом. Только не для жителей нашего района. Сапоги, изготовленные Черенковым и Хмельковым, руководство Убинского Дома быта возило на областные выставки. Мастерам – награды за труд, почёт и уважение, фотографии в местной газете, а людям – обувка.
      Сшил Анатолий даже кроссовки. Мастер впервые увидел чудо-обувь, когда её принесли в ремонт. Залюбовался, задумался – сделал Леночке, что глазами в маму, лицом в папу, характером в обоих. Упорный он, Хмельков. Да и дети такие.
      Работа, дом, общественная нагрузка – то удел Валентины Дмитриевны. Не было в Кожурлинской средней школе лучшего председателя родительского комитета. Помощница педагогам, советчица и организатор интересных праздников. Вот ещё один талант, дарованный Валентине судьбой.
      У Хмельковых дети и внуки все с особым даром. Дочь рисует, сын вылепит любую фигурку, экспериментирует на даче. Внучата танцуют, выжигают по дереву и металлу. А ещё создают акварельные шедевры для картинной галереи, которые Хмельковы хранят в папках.
      Недавно приехавший в гости Славик удивил бабушку с дедушкой:
      — Пойду в магазин и куплю подарок самому дорогому человеку.
      Пришло оно, первое чувство, решили те. Возвращается внук и… протягивает деду зажигалку.
      Сын в своё время не только Хмельковых удивил. В армию захотел. Не положено: мать с отцом инвалиды. Но характером Владимир тоже в родителей. Значит, не переубедишь, коль что задумал. Приехала мать к облвоенкому:
      — Сын хочет в армию попасть.
      И не потому решил служить, чтобы родителям не помогать – к работе с детства приучен. Решил себя испытать. Получил Володя повестку. Да ещё как служил младший Хмельков!
      А родители никакой работы не боятся. Это недавно у них хозяйства поубавилось. Во дворе было всё то, что кормит деревенскую семью. Сам понимаешь, читатель, это и здоровым нелегко. Надо подоить, почистить, накормить, отремонтировать, напилить, накосить. Анатолий, как мог, усовершенствовал, облегчал свой труд. Например, смастерил косарку. Конечно, кожурлинские мужики помогли.
      Деревенские люди в основном добрые. Спросят, не надо ли что сделать, хотя Хмельковы стараются ни от кого не зависеть. Зацепит Анатолий флягу на коляску, привезёт в сарайку. Тут Валентина поможет. Когда ребята дома, легче. Но разъехались: дочь в райцентре, сын в городе. Впрочем, они частенько приезжают, молодцы.
Дрова Анатолий уложит на коляску, довезёт до подъезда. Дальше самому до квартиры на первый этаж доставить бы. Соседи – на помощь. Хорошие люди живут рядом.
      Картошку копает Анатолий на коленях. Её, родимой, садят не чуток. Много не мало. Дети просят, мол, берегите себя. Куда там! Скотину надо бы всю перевести, так тоже ни в какую – крестьянская закваска.
      Если скажу тебе, читатель, что всё и всегда гладко в этой семье, не поверишь. И правильно сделаешь. Да, прошли Хмельковы проверку на прочность семейных отношений. Были и другие испытания. Выдержали, устояли. Вот уж на самом деле: встретились и не расстались.

      Мгновения
      Хмельковы ценят жизнь уже за то, что она дана. Пусть разная. Хорошая и трудная. Трагичная, потому что конечна. Прекрасная, потому что полна чудесных мгновений. Просто надо их не только чувствовать и ждать, но и создавать.
Ты, читатель, устраиваешь для родных, знакомых или для себя праздник листопада? Давай поучимся у Хмельковых-старших.
Родители усаживали детей в машинку-«инвалидку». Лена на коленях матери, Володя у ног отца.
      Берёзы, осины качают потихоньку ветвями, с которых бесшумно опадают листья, окрашенные осенними расцветками. Они летят, торопясь друг за другом, гонимые сентябрьским ветром. Ребятишки ловят листья. Радуются родительские сердца. Остановись, мгновенья, ты прекрасно!
      Ты, читатель, бывал на охоте? Если да – тебе известна её прелесть. Если нет, сейчас узнаешь. Хотя охота – дело вкуса.
Праздник у Хмельковых начинается задолго до выезда в лес. Уже с ожидания, с приобретения охотничьего билета, с подготовки оружия. Оно у Анатолия штучной работы, подаренное родителями Валентины зятю на свадьбу.
      Заядлых охотников в семье двое. Конечно же, он. И… она.
      Одному Анатолию на охоте было бы трудно. Застрянет машина – Валентина находит вагу (палку), подложит под колесо – дальше отправляются. Есть и «техническая» трудность: Анатолий же остаётся в машине. И вот выходит жена из машины, идёт в лес. Находит цель, подаёт мужу знак. Наступает время меткого стрелка. Анатолий прицеливается. Прекрасно то мгновенье, когда лесное эхо раскатывает победный залп.
      Зять, сын, внуки переняли у дедов охотничью страсть. Валентина Дмитриевна смеётся:
      – Есть у меня теперь заместители. Бегать за дичью.
      Катался ли ты, читатель, по озеру на лодке и не любовался ли перекатывающими волнами? Не сидел ли на берегу реки? У Хмельковых много любимых мест, где они, заядлые рыбаки, сидят в ожидании клёва. Наконец-то удача! Прекрасное мгновенье.
Ты знаешь, читатель, как замирают сердца, когда под аккомпанемент отцовской гитары поют жена, дети, а теперь и внуки? И слышатся тогда слова: «Хмуриться не надо…». У Валентины Дмитриевны скоро юбилей – споют, конечно, же «Ладу». Прекрасные то будут мгновения!
      Хотя боль часто вызывает слезу, а силы, кажется, на исходе, Хмельковы стараются не печалиться: жизнь даётся один раз. Какая бы трудная она ни была, уже не повторится. Повторимся только мы. В тех, кому сами подарили жизнь. И так, как этому их научили.
      А всё-таки жизнь прекрасна! Жаль, что коротка…


Зоя Владимировна Шинкеева.
Живет в селе Красное Чановского района Новосибирской области.
Работает директором Краснинской средней школы. 
Участница районных и областных поэтических конкурсов.

 

 

 

Родительский дом — начало всех дорог

      Снова осень на дворе. Как стремительно летит время. Я стою на спортивной площадке нашей школы, планирую, как бы тут лучше всё устроить, и вдруг слышу знакомое курлыканье. Вглядываюсь в светлую лазурь неба и вижу пролетающий клин журавлей. При виде этих загадочных птиц мне почему-то всегда вспоминается родительский дом, самые яркие моменты моего детства.
      Вот я бегу по тропинке к реке, на ходу скидываю с себя одежду и с разбегу ныряю в тёплую прозрачную воду. Здорово!
А это мы с бабушкой собираем грибы. Опавшие жёлтые листья приподнялись на полянке, как живые, я разгребаю их руками, а там такие жёлтенькие мохнатые грузди. Красота! Даже не хочется срезать их и складывать в корзинку.
      А вот я осторожно спускаюсь по лестнице в погреб. Там сыро и холодно. Нащупываю в деревянной кадушке скользкий холодный огурец, откусываю. Вкуснятина!
      Но больше всего мне запомнились длинные зимние вечера, когда мы всей семьёй за большим кухонным столом, лепим пельмени. Семья у нас большая и дружная: мама, папа, бабушка и нас, детей, восемь человек.
      Я в семье самая старшая. Это очень почётно и ответственно. Все обращаются ко мне за советом. Я напропалую командую младшими братьями и сёстрами, даже не подозревая о том, что когда-нибудь буду руководителем. А вот то, что выберу профессию педагога, точно знаю уже с самого детства.
      Брат Николай очень любит возиться с техникой, станет водителем. Вырастит трёх дочерей.
      Светлана – наша красавица. «Цыганочка» – так звали её в детстве за длинные чёрные волосы. Закончит кооперативный техникум, будет заниматься торговлей. А ещё из неё получится замечательная хозяйка и прекрасная мать.
      Виктор и Евгений останутся жить и работать в родной деревне. «Витёк» – так по-свойски все называют моего брата за его добрый, отзывчивый характер. Он каждому готов прийти на помощь, никогда не унывает, всегда весёлый и жизнерадостный.
Сергей и Татьяна ещё пока не родились. Это произойдёт немного позже. Мы будем ими гордиться. Серёга будет призван в ряды Вооружённых Сил на Кавказ в те страшные времена, получит военную специальность «разведчик». А мама не один раз получит благодарственные письма от командира роты за хорошее воспитание сына. Танюшка – наша умница. Она самая младшая в семье. Также выберет профессию педагога, в колледже будет учиться на одни пятёрки, а потом поступит в институт. Ещё она увлечётся спортом. У неё будет второй взрослый разряд по волейболу.
      У брата Володи судьба сложится трагически, но мы об этом пока не знаем. Мы веселы и счастливы, что-то наперебой рассказываем друг другу и смеёмся.
      Мама ещё молода и красива. Милая, добрая наша мама! Какое огромное нужно иметь сердце, чтобы каждому из нас отдать его частичку. Сколько нужно иметь сил и энергии, чтобы каждого из нас поставить на ноги и направить в нужное русло.
Несомненно, всё что есть в нас хорошего: доброта, чувство прекрасного, ответственность, любовь к людям – передалось от неё. Мамина любовь безгранична, и мы все благодарны ей за эту любовь и теплоту.
      Мой отец очень внимательный и строгий. Одной рукой как всегда придерживает книгу. Я вообще редко помню его без книги в руке, он перечитал всю сельскую библиотеку.
      Мне кажется, что отец любит меня больше всех, потому что я первый ребёнок в семье. Помню, как он берёт меня за руку, и мы гуляем по весеннему лесу. Небольшие лужи кажутся мне непроходимыми болотами. Отец сажает меня на плечи, я крепко держу его за шею, и мне ничего не страшно. Я ещё не знаю, что такое стихи, а в голове моего отца уже тогда, наверно, рождаются строки:

Родина – то, что ты видишь,
Там, где родился, живёшь,
Родина – это источник,
Там, где ты силы берёшь.
Родина – это берёзка,
Полная соков весной.
И, как снегурочка, в белом
Стоит на пригорке зимой.

      А вот мы с отцом сидим на берегу реки с удочкой. Но мне кажется, больше смотрим не на поплавок, а на то, как падают с деревьев листья, и, кружась на ветру, опускаются в воду и плывут по ней, как разноцветные кораблики. На противоположном берегу коряга, торчащая из воды, похожа на речное чудовище. Отец научил меня любить природу, замечать её необыкновенную красоту. Сам он выражает любовь к своему родному краю в стихах:

Выйду в поле на покосы,
Пахнет скошенной травой.
Солнце в землю провалилось
Зорькой золотой.
По кустам бежит речушка,
Плещется вода,
А вокруг меня трясётся
Тучкой мошкара.
Я вдыхаю воздух пряный,
И поёт душа.
Я иду и наслаждаюсь,
Глубоко дыша.
Разве есть такое место
Где-то на земле,
Где так дышится привольно,
Радостно тебе…

      Неожиданно детские голоса прерывают мои воспоминания. Началась перемена. Ребята подбегают ко мне и наперебой начинают спрашивать, когда мы пойдём в поход, сколько в этом году будем сажать картошки, скоро ли начнётся оздоровительный лагерь. Я люблю разговаривать с детьми обо всём, несмотря на свою занятость.
      Совсем недавно на уроке литературы в восьмом классе беседовали на тему «Мой край родной». Читали стихи Есенина и Заболоцкого. А в конце урока я рассказала им о своей малой родине. Когда начала читать стихи своего отца, почувствовала, как комок подступает к горлу, на глаза наворачиваются слёзы:

Я к звёздам слетаю,
Звездой загорюсь,
И снова на землю
Я прахом вернусь.
Травой прорасту я
На грешной земле,
Лишь память оставлю
Живым о себе.

      В классе стояла тишина. Думаю, ребятам в этот момент были понятны мои чувства, и я им за это благодарна. Я тоже иногда пишу стихи и монологи, но пока не занимаюсь этим серьёзно, хотя, наверно, не случайно поступила на филологический факультет: любовь к литературе передалась мне от отца с самого детства.
      Мои родители Евгения Михайловна и Владимир Корнеевич и сейчас живут в нашем доме в селе Усть-Ламенка Венгеровского района. Каждое лето мы стараемся все вместе собраться в родительском доме. Сейчас нас уже намного больше, подрастают дети и внуки, но всё равно места хватает всем. Мы, как и много лет назад, садимся за огромным столом, что-то наперебой рассказываем друг другу, иногда смеёмся, а иногда плачем от переполняющих нас чувств. Мама в последнее время очень болеет, но как всегда суетится, готовит всё домашнее и очень вкусное, как будто хочет накормить нас на год вперёд. Отец совсем седой, в очках, но как всегда с неизменной книгой в руках. Я прошу его почитать свои новые стихи. Он с заметным волнением берёт в руки толстую тетрадь и начинает читать:

Года мои, как птицы, пролетели,
И голову покрыла седина,
И только к старости ты ясно понимаешь,
Что жизнь тебе однажды лишь дана.
Пора задуматься о пройденной дороге
И что оставишь в памяти людей,
Чтоб душу не тревожили сомненья,
Проклятья не нависли бы над ней.
Конечно, ангелом дорогу не осилишь,
Бывает всякое на жизненном пути,
И ангелы, бывает, что споткнутся,
Тернистый путь оставив позади…

      Кто-то из нас незаметно утирает слезу, переглядываемся: как постарели наши родители. Скоро мы разъедемся, и каждый из нас опять пойдёт своей дорогой. Но мы точно знаем, что снова вернёмся в родительский дом, чтобы почувствовать теплоту родных сердец, набраться сил и энергии, чтобы жить дальше, быть полезными не только себе, но и другим людям, своей Родине. Родительский дом для нас – неисчерпаемый источник доброты и тепла, творческого вдохновения и жизненных сил.

2011 г.

eXTReMe Tracker
 Новости  Мероприятия месяца  Фестивали, конкурсы  Семинары, курсы  Контакты  
 
© 2007-2023 г, ГАУК НСО НГОДНТ
Решаем вместе
Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите - решим!