Анна Юрьевна Михайлова,
руководитель литературного объединения «Слово»,
МУК «Убинская районная библиотека», с. Убинское,
лауреат конкурса «Таланты народные» в номинации «Проза»
Родилась 26 декабря 1980 года в с. Убинское. В 2003 году закончила Новосибирский государственный педагогический университет (Куйбышевский филиал). С 2003 по 2006 год работала корреспондентом в районной газете «Убинский вестник». С 2006 года руководит литературным объединением «Слово» при МУК «Убинская районная библиотека».
Творчество Анны Юрьевны разнообразно: публицистика и художественные прозаические произведения. Образы героев собирательны и, как правило, отражают тенденции и реалии современной жизни.
Сёстры (очерк)
Есть у нас дома большой старый альбом, в который неделями, а порой и годами никто не заглядывает. Да и храним его мы почему-то в самом дальнем углу книжного шкафа… Иногда, во время ремонта, на него кто-нибудь натыкается, стирает пыль, открывает… и на целую неделю альбом становится «притчей во языцех».
В этом красном, с потёртыми уголками и растрепавшимся переплётом, альбоме в виде чёрно-белых, местами покрытых жёлто-коричневыми пятнами времени, фотоснимков хранится почти вся история нашей семьи. Вот мои родители в ЗАГСе надевают кольца друг другу, а вот мы с братишкой беззубо улыбаемся в фотокамеру…
В самом последнем кармашке альбома лежат совсем старые снимки, многие из них сделаны ещё до 1941 года. Одну такую фотографию я держу сейчас в руках. На ней – три девушки в старомодных блузках, с высокими причёсками. Между собой они состоят в очень близком родстве: они – родные сёстры. Старшая Анна (мамина мама) – моя родная бабушка, Ольга и Наталья – бабушки двоюродные. Но объединяет их не только это. Объединяет их ещё одно – ВОЙНА. Страшным, разрушающим всё колесом прошлась она по судьбам каждой из них, сделав из весёлых когда-то хохотушек замученных концлагерями, издевательствами, пожизненным ожиданием женщин.
АННА: ЛАТЫШСКИЙ АД
Это сейчас Анна превратилась в скрюченную непосильным трудом старуху, а в 1941-м ей едва-едва исполнилось восемнадцать. Это сейчас она еле передвигает выкрученными артритом ногами и ориентируется в пространстве лишь при помощи старенькой палочки, а в 41-м ей хватило мужества уйти добровольцем на фронт. А в 1942-м, во время боёв в Прибалтике, она попала в плен к латышским полицаям…
Что было потом, она не любит рассказывать. Лишь однажды рассказала она мне о Саласпилском концентрационном лагере, что неподалёку от Риги. Страшное это место. Земля там пропитана кровью…
В одно из июльских воскресений туда каждый год съезжаются узники лагеря. Поляки и чехи, немцы и французы, югославы и русские, литовцы и белорусы, эстонцы и латыши, евреи и украинцы – больше ста тысяч осталось их там, в латышской земле.
«Спустя несколько дней после того, как попала я в плен, вместе с другими пленными погрузили нас в машину и повезли под усиленной охраной. В Саласпилс, – говорит баба Аня. – Дорога, по которой ехали, была полна народу. Под конвоем старики, женщины, дети… Они тоже двигались к Саласпилсу. Народу было так много, что машины продвигались со скоростью людского потока. Здоровые вели под руку больных».
От услышанного волосы на моей голове поднимаются дыбом: молодая женщина вышла из строя, чтобы перепеленать ребёнка. Конвоир вонзил ей в спину штык. Женщина упала, но дитя из рук не выпустила. Конвоир вырвал его, отбросил и стал натравлять на ребёнка собаку. Та подбежала, понюхала и… трогать не стала. Полицай хлестнул собаку плетью, вынул пистолет и выстрелил в ребёнка…
«Через сколько-то часов пути послышались пулемётные очереди, – вспоминает баба Аня, – а потом мы увидели стоящих неподалёку от дороги людей. Они были совершенно голые и с поднятыми руками. Рядом возвышалась огромная куча одежды. Чуть подальше начался старый парк – дубы, липы. Почему у всех деревьев на высоте человеческого роста совершенно белые стволы, подумала я тогда…
Откуда-то из-под земли появлялись люди и вновь исчезали. Кто-то объяснил мне, что это были советские военнопленные, строившие концлагерь. Они жили под открытым небом, касками и мисками зарывали себя в землю, спасаясь от снега, дождя и ветра, это они, эти люди, обглодали кору деревьев…»
Но это было лишь преддверие Саласпилса.
Говорят, что во время строительства лагеря ещё не появились первые бараки, что ещё не было вокруг и колючей проволоки, а в самом центре уже возвышалась виселица.
Кто-то из заключённых сказал конвоирам, что они будут работать, если им создадут условия для жизни. «Обязательно создадут», – ответил конвоир и выпустил автоматную очередь по заключённому.
Так начался для Анны латышский ад, ближайший родственник ада немецкого и Бухенвальда, Освенцима, Маутхаузена и других, который закончился только в 1945-м, но по-прежнему живёт в её ночных кошмарах.
ОЛЬГА: ЛАГЕРЬ СМЕРТИ
…Безлесое моховое болото. Снег ещё полностью не растаял на нём, но между кочек проступают уже целые заводки. Неприветливое, холодное мартовское небо 1944-го, подёрнутое облаками. Сырой пронизывающий ветер, обильный снегопад проносятся над болотом. Оттепель сменяется морозами. Болото находится в зоне двухстороннего обстрела. Оно обнесено колючей проволокой и густо заминировано со всех сторон. В этот холодный ад согнали немецкие душегубы несколько десятков тысяч мирного населения Белоруссии, ограбленного в пути, голодного, плохо одетого и обутого.
Ольга переехала к родным в Белоруссию после того, как Аня ушла на фронт и попала в плен, родителей расстреляли немцы, а младшую сестру Наташу отправили в Сибирь к тётке.
Никогда больше в жизни не встречала Оля такого количества столь измождённых людей. Для них устроили немцы чудовищный лагерь смерти в одном из местечек белорусской земли. Пережитое в пути к лагерю и в самом лагере глубоко засело в памяти побывавших там, наложило тяжёлый отпечаток боли. Часты случаи, когда люди не выдерживали ужасов нравственных и физических пыток и сходили с ума.
«Осенью 1943-го, сразу после покрова, немцы объявили новую мобилизацию мужчин и молодёжи в Германию, – шепчет мне баба Оля, словно боится, что слова её долетят до тех страшных дней. – Люди, кто как мог, стали уклоняться и прятаться. Обозлённые немцы дотла сожгли несколько деревень, расположенных по соседству с нашей».
Люди гибли целыми семьями от мала до велика, от седых стариков до грудных младенцев, только-только явившихся на свет. Людей жгли в домах, а прятавшихся в подвалах забрасывали гранатами. Чудом уцелевшие люди убегали в лес, но немцы настигали их, убивали или же сгоняли в лагерь.
«Загнав нас в теплушки, – продолжала баба Оля, – немцы наглухо закрыли двери и не выпускали никого, пока не приехали на место. Куда нас везут, мы не знали. Привезли ночью и куда-то погнали. Шли мы и утопали по колено в грязи. Многие матери, нёсшие грудных младенцев, уже не могли двигаться и падали на землю. Загнали нас за какую-то изгородь. Утром, когда начало светать, мы оглянулись и увидели, что находимся в болоте. Рядом с живыми мы увидели мёртвых. Это были погибшие за ночь. Из первого лагеря нас погнали во второй.
Из второго лагеря немцы погнали нас дальше. Люди измучились, изголодались. Издеваясь над людьми, фашисты бросали в голодную толпу хлеб, норовя попасть в лицо. Мы находились под открытым небом. Слякоть сменилась морозом. Дров не давали. Разводить костры не разрешалось. Воды не было. Воду пили из грязного болота. Люди замерзали, умирали от болезней. Немецкие солдаты и полицейские врывались в лагерь, сдирали сапоги и оставляли людей босыми. Снимали пальто, свитера, а когда к ночи окоченевшие от холода люди стали разводить костры, фашисты без предупреждения открыли огонь на поражение. Многих убили и ранили. Вблизи меня в одну могилу были зарыты женщины и дети, умершие в одну ночь.
А затем повезли в Германию на работы. В вагонах мы задыхались от недостатка воздуха. Выходить нас не пускали, и воздух ещё более отравлялся. Когда нас начали выгружать, то люди, умирая от жажды, кинулись искать воду. Немцы пускали в ход автоматы, расстреливали тех, кто на несколько шагов отделялся от колонны. За глоток воды люди отдавали всё, что было самого ценного у них: вещи, еду. Умирающие от мук жажды люди руками раскапывали землю и высасывали из глины влагу.
Не дай Бог, чтобы это повторилось, – заканчивает она свой рассказ. – Пусть минует вас чаша сия».
НАТАША: СТУК В ОКНО
Шестнадцатилетней Наташе удалось бежать к родственникам в Сибирь, и осенью 43-го она уже была у тетки в одном из сёл Новосибирской области. И хотя в её жизни не было ужасов немецких концлагерей, война всё равно исковеркала её жизнь…
…Никто никогда не видел прекрасную Синюю птицу, не касался её оперения, но для большинства женщин с этой птицей ассоциируется мечта. Есть, конечно, такие, которые говорят: «Я о такой шубе, юбке, сковородке всю жизнь мечтала…» Им легче. Заимел пачку денег и купил свою мечту на рынке.
Много-много лет я знала бабу Наташу, для которой мечта – это встреча с солдатом. Она представляет его в стоптанных сапогах, старенькой, потёртой шинели. Потому что слишком долго он идёт к ней. Дольше некуда. Она подробно описывает его лицо, руки, волосы, но когда я спрашиваю, сколько ему лет, слышу сквозь рыдания: «Восемьдесят один!»
Милая, милая баба Наташа… До сих пор ещё можно определить, что она была красивой в молодости. Носик точеный, брови без седины. Походка быстрая, и в фигуре прежняя стать. Когда приезжает баба Оля, слышу, как поздно ночью они вспоминают далёкую войну и плачут о чем-то общем для них обеих. Я немало прочитала книг о великой любви и верности, но лучшей книгой для меня на всю жизнь стала любовь бабы Наташи.
В деревне у тетки, куда она сбежала, заприметил её один парень, прибывший на короткую побывку после ранения. Прослыла она работящей, голосистой, красивой невестой. Массой достоинств обладал и её жених – Ваня. Поэтому уже через месяц на их свадьбе гуляла вся деревня. Вскоре после свадьбы Ваня снова ушёл на фронт, а дома ждала его молодая жена. Но война распорядилась по-своему. Прислал муж несколько писем и единственную фотографию. И тишина. А в 45-м пришло извещение: пропал без вести.
Много лет прошло с той проклятой войны. Теперь она живет в маленьком домике в небольшом сибирском селе. Когда я спрашивала её, почему она так и не вышла замуж, смотрела на меня и недоуменно отвечала:
– Я Ваню ждала.
И ещё запомнился один эпизод. Июльская жара, ставни в домике закрыты весь день, чтобы прохлада сохранилась. Поздно вечером ложимся спать. Спохватившись, баба Наташа куда-то бежит. Открывает все ставни в доме. По возвращении я спрашиваю:
– Бабуль, все люди на ночь ставни закрывают, а ты открываешь. Почему?
Она виновато посмотрела на меня и вдруг обронила:
– А если мой Ваня постучит?
Я сначала обмерла от таких слов, а потом заплакала. Господи! Что же это такое? Ваня постучит в окно почти через 65 лет после войны… Я плакала, моля своего деда Ваню, которого никогда не видела, постучать в далёкое сибирское окно с открытыми ставнями. Просила его воскреснуть и вернуться к этой святой женщине… Не все мечты сбываются. Не состоялась встреча Наташи и солдата.
Сейчас она мечтает встретиться с ним на том свете:
– Узнал бы он меня… Ведь я старуха…
Я не прерываю её разговор, потому что не о смерти она говорит, а о своей мечте. И почему-то верится – состоится их встреча…